Больше никогда!

6573

Не так давно, когда я всё ещё работала врачом акушером-гинекологом, отечественные женщины отвоевали своё право мучить мужей не только на кухне, в постели и в ИКЕА, а ещё и в родильном зале. А мужья - они же пока всё больше мужчины. А мужчины у нас в стране большей частью какие? Пьющие? Нет! Мужчины у нас кто/что, лишний рот в семье/надиванная приставка к телевизору? Отнюдь! Все русские мужчины могучие, как Илья Муромец, вдумчивые, как Добрыня Никитич, и нежные, как Алёша Попович. И душа - по медицинскому «психо» - трепетная-трепетная, ранимая-ранимая. Не то что у баб - жестокая и безжалостная.

И вот одна такая жестокая и безжалостная баба притащилась на роды с божьим одуванчиком мужского пола под мышкой. Говорила она густым таким басом - даже не говорила, а вещала. А он - шептал драматическим тенором. Странная была парочка, ну да бумаги все в порядке, анализы-мазки и в кассу родильного дома за «партнёрские роды» внесено. Добро пожаловать и после не жалуйтесь!

Санитарка его, родимого, в пижаму и халатик нарядила, шапочку и маску выдала и по самые уши-глаза натянуть велела. А моющиеся тапочки у него с собой были. Правда, акушерка всё равно бахилы наказала надеть. И правильно. Иди, знай, когда там он эти моющиеся тапочки последний раз мыл. Бахилы не страшные выдали, а блатные - те, что сейчас в любом автомате при бассейнах за десять рублей купить можно, а в частных стоматологических кабинетах так просто у входа - забесплатно (всё в прайс работ по армированию ротовой полости входит). В общем, славный мужичонка, тихий и послушный.


У бабы - извините, тут это слово в позитивном контексте используется, потому что она была такая баба-баба: кровь с молоком, круп, как у тяжеловоза, таз, как у моделей скульпторов-монументалистов, - всё нормально развивалось. Сперва схватки лёгонькие были - так она только постанывала и своего партнёра субтильного давила, как Никита Кожемяка звериные шкуры. Он синел, и, казалось, вот-вот треснет по шву.

- Ты иди покури, родной! - ласково сказала ему санитарка.
- А можно? - спросил он тихо-тихо.
- На улице всё можно.
- Не пущу-у-у! - завыла баба, и давай его ещё сильнее давить.

В общем, то да сё - и за собой его по родзалу она мотыляла, и стены им обстукивала, и на пояснице он ей ритмические рисунки выстукивал. Как-то он даже сознание потерял. У бабы схватка прошла, она его белую-белую рученьку из своей лапищи выпустила - он и упал, где стоял, даже не пискнул. Вторая акушерка ему давление измерила - 90/60 мм рт. ст. Нашатырь - под нос, по вене - глюкозу с аскорбинкой, в соседнюю предродовую пустующую уложили, отдохнуть. Даже свет выключили. Через час баба его оттуда выдернула и снова-здорово давай мучить.

- Как же ты её окучил-то, милый? - посочувствовала сердобольная санитарка, глядя как баба его за собой таскает, как воздушный шарик на ниточке.
- Ой, что вы понимаете?! - грозно рявкнула наша подопечная в ответ.

- Может, домой его отправим? - спросила меня акушерка.
- Иди, у роженицы спрашивай, - отмахнулась я. - Мне жизнь дороже.

Она и пошла. А та ей в ответ:

- Не пущу-у-у!
Астеник-то наш совсем уже обалдевший от запахов, стука кардиотокографа и завываний своей жены. Буквально дар речи потерял (хотя и прежде он у него не сильно присутствовал). И цвет лица. Если сначала ещё что-то там спрашивал редко-редко своим томным голосочком с придыханиями и алел, как маков цвет, то ближе к потужному периоду совсем умолк и позеленел. А потом даже землистый стал. Санитарка ему лоток даже дала, если вдруг тошнить нестерпимо начнёт. Его. А баба тем временем:

- Бу-бу-бу! Бу-бу-бу-бу-бу! Бу-у-у-у-у-У-У-У-У-У!!!

И за собой таскает туда-сюда. Смешно, с одной стороны. С другой - жалко. А с третьей - хорошо, что в мужа бубнит и орёт, а не в нас. Мол, больше никогда и ни за что... Зря, по-моему, бубнила. Он уже и сам никогда и ни за что. Потому что нечем уже. Всё она ему об стены нашего родильного зала отбила, судя по всему.

В общем, часов через восемь его мучений (у бабы-то всё как раз отлично - и динамика раскрытия, и продвижение предлежащей части и сердцебиение плода: как по каноническому акушерству положено) пошли мы на рахмановку укладываться. С этими уложениями-положениями у монументальных баб всегда тяжелее, чем у спортивных и тощеньких. Спортивные - сами как-то взлетают, почти без посторонней помощи - так только, руку для проформы подставить и объяснить, что на голову рождающегося не садиться, а на бочок - и сразу на спинку. Ножки - сюда и отталкиваться до упора, ручками - схватиться и тянуть на себя, как бурлаки баржу. Тощеньких - санитарка сама закинуть может. А вот монументальные... Всего у них богато и могуче, а нас в родзале только четверо, муж не в счёт. Тем более как только мы её на ложе водрузили, так и опять его не досчитались: прямо на кафель прилёг отдохнуть. Видимо, впервые при ярком-ярком свете наших больничных ламп свою бабу во всех деталях рассмотрел и был потрясён. Это нам-то не привыкать к обилию складок, пигментированных потёртостей и замшелых опрелостей. А может, лицезрением мокрого чубчика прорезающейся головки наследника был шокирован. Или просто совокупный избыток радостных событий - не знаю. В общем, лёг на кафель и лежит. Первая акушерка его аккуратно ногой подвинула - и к станку. Как-то не до него стало, потому что баба потугу передохнула, вдогонку надуться не успела, а голова уже прорезалась, а мамка его завывает: «НЕ-МОГУ-У-У-У!!!» Я Шаляпина, конечно, только на пластинках слушала. В старых записях, со скрипами и без акустики лучших оперных театров. Но, думаю, что вживую - он именно так и пел. Красиво. В общем, классика жанра: дуться не могу, а басом завывать про «не могу» - могу как с добрым утром.

Муж с пола исчез - я краем глаза отметила, пока отсос включала. Родили мы. Младенчик порозовел, баба уже счастливым басом про уси-пуси стала что-то щебетать (вы можете представить себе такой вот текст: «Ой зез ты моя клохотулецька, мамин кот, ыгы-гы-гы-гы-ы-ы, моё солныско, ыгы-гы-гы-гы-ы-ы-ы, сястя мамина-а-а-а...» - хорошим таким могучим басом? Раневская бы обзавидовалась).

- Ыгы-гыгыгыгы-ы-ы-ы, клохотулецька... - И оттуда, сверху, в промежность пытается заглянуть через возвышающееся, хотя и слегка опавшее пузо, - а где нас папоцька? Кто зе нам пуповину пелелезет?
- Я! - рявкнула акушерка. И, правда, перерезала.
- А где этот мудак?! - взревела наша баба. Да так, что у нас чуть окна не повылетали, а биксы ещё с полчаса звенели. - Какого я его сюда потащила?! Сам же хотел пуповину перерезать, козё-о-ол!!!
- Ну, знаешь! - все хором сказали ей мы. - Тут или за тобой с младенцем, или за ним следить.

У бабы настроение немного ухудшилось, но когда ей пупса на живот положили, она про мужа и забыла. Ненадолго.

В общем, пока суть да дело, послед отошёл, родовые пути осмотрели - она охала-ахала, на каталку переложили, в кровать отвезли, обработанного укутанного хорошенького поросёночка рядом подложили - про мужа никто и не вспоминал. Но тут наша санитарка и говорит:

- Девки, а и правда, где её мудак? Я в приёмное сбегала, думала, воздухом подышать отполз - так нет его там.

Бегали-бегали, спрашивали-спрашивали. Нет мужичонки. Как сквозь землю...
Через час менты привезли. Как есть - в пижаме, в халате, в шапочке, в маске, и в обрывках целлофановых бахил на моющихся тапочках.

- Вот, - говорят нам. - Остановили гражданина. Странный уж очень на вид. Шёл, не разбирая дороги, как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке» по волнорезу. Документы попросили предъявить - нет документов. Принюхались - не пьяный. Судя по зрачкам - не обколотый. Но неконтактный. Хотели в психушку свезти. А он вдруг как запищит: «Не дуйся, не дуйся! Дыши! Дыши пока. Слышишь, Света? Света, не дуйся! Пока не дуйся. Будешь дуться, когда скажем! Света! Дыши! Во-о-от та-а-к, на бочок, а теперь ножки... Не дуйся, дура!.. Ножки сюда-а-а, ручками за эти шту-у-чки... Ой, все вы говорите, что больше никогда...» - ну, мы так прикинули, что от вас сбежал. Тут поблизости Светам дуться больше негде.

Хорошие мужичку менты попались. Да и баба неплохая. Разок-другой прошлась по нему матерно, он в себя и пришёл. И хорошо. Не то мы уже сами хотели в психиатрическую звонить.
Поклялся ей всем на свете, что во второй раз обязательно пуповину перережет.

Потом даже всей смене цветы принёс, извинения и шампанское. И тихо-тихо сказал, что, во-первых, ничего не помнит с того момента, как «в ту комнату пошли» до того момента «как снова здесь оказался», и что, во-вторых: БОЛЬШЕ НИКОГДА!

Мы так и не поняли, что именно он имел в виду?

Татьяна Соломатина

"Акушер-Ха! Вторая (и последняя)"



  Рейтинг: 5, Голосов: 7



Поделиться
6573
Личный кабинет